Мне двадцать три. Старшему из моих учеников шестнадцать. Я его боюсь. Я боюсь их всех.

Светлана Комарова уже много лет живет в Москве. Успешный бизнес-тренер, хедхантер, карьерный консультант. А в 90-х она восемь лет работала школьной учительницей в глухих дальневосточных деревнях.

«Дальний Восток. Каждая осень неземной красоты. Золотая тайга с густо-зелеными пятнами кедров и елей, черный дикий виноград, огненные кисти лимонника, упоительные запахи осеннего леса и грибы. Грибы растут полянами, как капуста на грядке, выбегаешь на полчаса за забор воинской части, возвращаешься с корзиной грибов. В Подмосковье природа женственна, а тут — воплощенная брутальность. Разница огромна и необъяснима.

На Дальнем кусается все, что летает. Самые мелкие тварешки забираются под браслет часов и кусают так, что место укуса опухает на несколько дней. «Божья коровка, полети на небко», — не дальневосточная история. В конце августа уютные, пятнистые коровки собираются стаями как комары, атакуют квартиры, садятся на людей и тоже кусают. Эту гадость нельзя ни прихлопнуть, ни стряхнуть, коровка выпустит вонючую желтую жидкость, которая не отстирывается ничем. Божьих коровок я разлюбила в восемьдесят восьмом.

Вся кусачесть впадает в спячку в конце сентября, и до второй недели октября наступает рай на земле. Безоблачная в прямом и переносном смысле жизнь. На Дальнем Востоке всегда солнце — ливни и метели эпизодами, московской многодневной хмари не бывает никогда. Постоянное солнце и три недели сентябрьско-октябрьского рая безвозвратно и накрепко привязывают к Дальнему.

В начале октября на озерах мы празднуем День учителя. Я еду туда впервые. Тонкие перешейки песка между прозрачными озерами, молодые березы, чистое небо, черные шпалы и рельсы брошенной узкоколейки. Золото, синева, металл. Тишина, безветрие, теплое солнце, покой.

— Что здесь раньше было? Откуда узкоколейка?

— Это старые песчаные карьеры. Здесь были лагеря, — золото, синева и металл тут же меняются в настроении. Я хожу по песчаным перешейкам между отражений берез и ясного неба в чистой воде. Лагеря посреди березовых рощ. Умиротворяющие пейзажи из окон тюремных бараков. Заключенные выходили из лагерей и оставались в том же поселке, где жили их охранники. Потомки тех и других живут на одних улицах. Их внуки учатся в одной школе. Теперь я понимаю причину непримиримой вражды между некоторыми семьями местных.

В том же октябре меня уговорили на год взять классное руководство в восьмом классе. Двадцать пять лет назад дети учились десять лет. После восьмого из школ уходили те, кого не имело смысла учить дальше. Этот класс состоял из них почти целиком. Две трети учеников в лучшем случае попадут в ПТУ. В худшем — сразу на грязную работу и в вечерние школы. Мой класс сложный, дети неуправляемы, в сентябре от них отказался очередной классный руководитель. Директриса говорит, что, может быть, у меня получится с ними договориться. Всего один год. Если за год я их не брошу, в следующем сентябре мне дадут первый класс.

Мне двадцать три. Старшему из моих учеников, Ивану, шестнадцать. Два года в шестом классе, в перспективе — второй год в восьмом. Когда я первый раз вхожу в их класс, он встречает меня взглядом исподлобья. Дальний угол класса, задняя парта, широкоплечий большеголовый парень в грязной одежде со сбитыми руками и ледяными глазами. Я его боюсь.

Я боюсь их всех. Они опасаются Ивана. В прошлом году он в кровь избил одноклассника, выматерившего его мать. Они грубы, хамоваты, озлоблены, их не интересуют уроки. Они сожрали четверых классных руководителей, плевать хотели на записи в дневниках и вызовы родителей в школу. У половины класса родители не просыхают от самогона. «Никогда не повышай голос на детей. Если будешь уверена в том, что они тебе подчинятся, они обязательно подчинятся», — я держусь за слова старой учительницы и вхожу в класс как в клетку с тиграми, боясь сомневаться в том, что они подчинятся. Мои тигры грубят и пререкаются. Иван молча сидит на задней парте, опустив глаза в стол. Если ему что-то не нравится, тяжелый волчий взгляд останавливает неосторожного одноклассника.

Районо втемяшилось повысить воспитательную составляющую работы. Родители больше не отвечают за воспитание детей, это обязанность классного руководителя. Мы должны регулярно посещать семьи в воспитательных целях. У меня бездна поводов для визитов к их родителям — половину класса можно оставлять не на второй год, а на пожизненное обучение. Я иду проповедовать важность образования. В первой же семье натыкаюсь на недоумение. Зачем? В леспромхозе работяги получают больше, чем учителя. Я смотрю на пропитое лицо отца семейства, ободранные обои и не знаю, что сказать. Проповеди о высоком с хрустальным звоном рассыпаются в пыль. Действительно, зачем? Они живут так, как привыкли жить. Им не нужно другой жизни.

Дома моих учеников раскиданы на двенадцать километров. Общественного транспорта нет. Я таскаюсь по семьям. Визитам никто не рад — учитель в доме к жалобам и порке. Для того, чтобы рассказать о хорошем, по домам не ходят. Я хожу в один дом за другим. Прогнивший пол. Пьяный отец. Пьяная мать. Сыну стыдно, что мать пьяна. Грязные затхлые комнаты. Немытая посуда. Моим ученикам неловко, они хотели бы, чтобы я не видела их жизни. Я тоже хотела бы их не видеть. Меня накрывает тоска и безысходность. Через пятьдесят лет правнуки бывших заключенных и их охранников забудут причину генетической ненависти, но будут все так же подпирать падающие заборы слегами и жить в грязных, убогих домах. Никому отсюда не вырваться, даже если захотят. И они не хотят. Круг замкнулся.

Иван смотрит на меня исподлобья. Вокруг него на кровати среди грязных одеял и подушек сидят братья и сестры. Постельного белья нет и, судя по одеялам, никогда не было. Дети держатся в стороне от родителей и жмутся к Ивану. Шестеро. Иван старший. Я не могу сказать его родителям ничего хорошего — у него сплошные двойки, ему никогда не нагнать школьную программу. Вызывать его к доске без толку — он выйдет и будет мучительно молчать, глядя на носки старых ботинок. Англичанка его ненавидит. Зачем что-то говорить? Не имеет смысла. Как только я расскажу, как у Ивана все плохо, начнется мордобой. Отец пьян и агрессивен. Я говорю, что Иван молодец и очень старается. Все равно ничего не изменить, пусть хотя бы этого шестнадцатилетнего угрюмого викинга со светлыми кудрями не будут бить при мне. Мать вспыхивает радостью:
«Он же добрый у меня. Никто не верит, а он добрый. Он знаете, как за братьями-сестрами смотрит! Он и по хозяйству, и в тайгу сходить… Все говорят — учится плохо, а когда ему учиться-то? Вы садитесь, садитесь, я вам чаю налью», — она смахивает темной тряпкой крошки с табурета и кидается ставить грязный чайник на огонь.

Этот озлобленный молчаливый переросток может быть добрым? Я ссылаюсь на то, что вечереет, прощаюсь и выхожу на улицу. До моего дома двенадцать километров. Начало зимы. Темнеет рано, нужно дойти до темна.

— Светлана Юрьевна, Светлана Юрьевна, подождите! — Ванька бежит за мной по улице. — Как же вы одна-то? Темнеет же! Далеко же! — Матерь божья, заговорил. Я не помню, когда последний раз слышала его голос.

— Вань, иди домой, попутку поймаю.

— А если не поймаете? Обидит кто? — «Обидит» и Дальний Восток вещи несовместимые. Здесь все всем помогают. Убить в бытовой ссоре могут. Обидеть подобранного зимой попутчика — нет. Довезут в сохранности, даже если не по пути. Ванька идет рядом со мной километров шесть, пока не случается попутка. Мы говорим всю дорогу. Без него было бы страшно — снег вдоль дороги размечен звериными следами. С ним мне страшно не меньше — перед глазами стоят мутные глаза его отца. Ледяные глаза Ивана не стали теплее. Я говорю, потому что при звуках собственного голоса мне не так страшно идти рядом с ним по сумеркам в тайге.

Наутро на уроке географии кто-то огрызается на мое замечание.

«Язык придержи, — негромкий спокойный голос с задней парты. Мы все, замолчав от неожиданности, поворачиваемся в сторону Ивана. Он обводит холодным, угрюмым взглядом всех и говорит в сторону, глядя мне в глаза. — Язык придержи, я сказал, с учителем разговариваешь. Кто не понял, во дворе объясню».

У меня больше нет проблем с дисциплиной. Молчаливый Иван — непререкаемый авторитет в классе. После конфликтов и двусторонних мытарств мы с моими учениками как-то неожиданно умудрились выстроить отношения. Главное быть честной и относиться к ним с уважением. Мне легче, чем другим учителям: я веду у них географию. С одной стороны, предмет никому не нужен, знание географии не проверяет районо, с другой стороны, нет запущенности знаний. Они могут не знать, где находится Китай, но это не мешает им узнавать новое. И я больше не вызываю Ивана к доске. Он делает задания письменно. Я старательно не вижу, как ему передают записки с ответами.

Два раза в неделю до начала уроков политинформация. Они не отличают индийцев от индейцев и Воркуту от Воронежа. От безнадежности я плюю на передовицы и политику партии и два раза в неделю по утрам пересказываю им статьи из журнала «Вокруг света». Мы обсуждаем футуристические прогнозы и возможность существования снежного человека, я рассказываю, что русские и славяне не одно и то же, что письменность была до Кирилла и Мефодия. И про запад. Западом здесь называют центральную часть Советского Союза. Эта страна еще есть. В ней еще соседствуют космические программы и заборы, подпертые кривыми бревнами. Страны скоро не станет. Не станет леспромхоза и работы. Останутся дома-развалюхи, в поселок придет нищета и безнадежность. Но пока мы не знаем, что так будет.

Я знаю, что им никогда отсюда не вырваться, и вру им о том, что, если они захотят, они изменят свою жизнь. Можно уехать на запад? Можно. Если очень захотеть. Да, у них ничего не получится, но невозможно смириться с тем, что рождение в неправильном месте, в неправильной семье перекрыло моим открытым, отзывчивым, заброшенным ученикам все дороги. На всю жизнь. Без малейшего шанса что-то изменить. Поэтому я вдохновенно им вру о том, что главное — захотеть изменить.

Весной они набиваются ко мне в гости: «Вы у всех дома были, а к себе не зовете, нечестно». Первым, за два часа до назначенного времени приходит Лешка, плод залетной любви мамаши с неизвестным отцом. У Лешки тонкое породистое восточное лицо с высокими скулами и крупными темными глазами. Лешка не вовремя. Я делаю безе. Сын ходит по квартире с пылесосом. Лешка путается под ногами и пристает с вопросами:

— Это что?

— Миксер.

— Зачем?

— Взбивать белок.

— Баловство, можно вилкой сбить. Пылесос-то зачем покупали?

— Пол пылесосить.

— Пустая трата, и веником можно, — он тычет пальцем в фен. — А это зачем?

— Лешка, это фен! Волосы сушить!

Обалдевший Лешка захлебывается возмущением:

— Чего их сушить-то?! Они что, сами не высохнут?!

— Лешка! А прическу сделать?! Чтобы красиво было!

— Баловство это, Светлана Юрьевна! С жиру вы беситесь, деньги тратите! Пододеяльников, вон — полный балкон настирали! Порошок переводите!

В доме Лешки, как и в доме Ивана, нет пододеяльников. Баловство это, постельное белье. А миксер мамке надо купить, руки у нее устают.

Иван не придет. Они будут жалеть, что Иван не пришел, слопают без него домашний торт и прихватят для него безе. Потом найдут еще тысячу и один притянутый за уши повод, чтобы в очередной раз завалиться в гости, кто по одному, кто компанией. Все, кроме Ивана. Он так и не придет. Они будут без моих просьб ходить в садик за сыном, и я буду спокойна — пока с ним деревенская шпана, ничего не случится, они — лучшая для него защита. Ни до, ни после я не видела такого градуса преданности и взаимности от учеников. Иногда сына приводит из садика Иван. У них молчаливая взаимная симпатия.

На носу выпускные экзамены, я хожу хвостом за англичанкой — уговариваю не оставлять Ивана на второй год. Затяжной конфликт и взаимная страстная ненависть не оставляют Ваньке шансов выпуститься из школы. Елена колет Ваньку пьющими родителями и брошенными при живых родителях братьями-сестрами. Иван ее люто ненавидит, хамит. Я уговорила всех предметников не оставлять Ваньку на второй год. Елена несгибаема, ее бесит волчонок-переросток, от которого пахнет затхлой квартирой. Уговорить Ваньку извиниться перед Еленой тоже не получается:

— Я перед этой сукой извиняться не буду! Пусть она про моих родителей не говорит, я ей тогда отвечать не буду!

— Вань, нельзя так говорить про учителя, — Иван молча поднимает на меня тяжелые глаза, я замолкаю и снова иду уговаривать Елену:

— Елена Сергеевна, его, конечно же, нужно оставлять на второй год, но английский он все равно не выучит, а вам придется его терпеть еще год. Он будет сидеть с теми, кто на три года моложе, и будет еще злее.

Перспектива терпеть Ваньку еще год оказывается решающим фактором, Елена обвиняет меня в зарабатывании дешевого авторитета у учеников и соглашается нарисовать Ваньке годовую тройку.

Мы принимаем у них экзамены по русскому языку. Всему классу выдали одинаковые ручки. После того как сданы сочинения, мы проверяем работы с двумя ручками в руках. Одна с синей пастой, другая с красной. Чтобы сочинение потянуло на тройку, нужно исправить чертову тучу ошибок, после этого можно браться за красную пасту. Один из парней умудрился протащить на экзамен перьевую ручку. Экзамен не сдан — мы не смогли найти в деревне чернил такого же цвета. Я рада, что это не Иван.

Им объявляют результаты экзамена. Они горды. Все говорили, что мы не сдадим русский, а мы сдали! Вы сдали. Молодцы! Я в вас верю. Я выполнила свое обещание — выдержала год. В сентябре мне дадут первый класс. Те из моих, кто пришел учиться в девятый, во время линейки отдадут мне все свои букеты.

Начало девяностых. Первое сентября. Я живу уже не в той стране, в которой родилась. Моей страны больше нет.

— Светлана Юрьевна, здравствуйте! — меня окликает ухоженный молодой мужчина. — Вы меня узнали?

Я лихорадочно перебираю в памяти, чей это отец, но не могу вспомнить его ребенка:

— Конечно узнала, — может быть, по ходу разговора отпустит память.

— А я вот сестренку привел. Помните, когда вы к нам приходили, она со мной на кровати сидела?

— Ванька! Это ты?!

— Я, Светлана Юрьевна! Вы меня не узнали, — в голосе обида и укор. Волчонок-переросток, как тебя узнать? Ты совсем другой.

— Я техникум закончил, работаю в Хабаровске, коплю на квартиру. Как куплю, заберу всех своих.

Он вошел в девяностые как горячий нож в масло — у него была отличная практика выживания и тяжелый холодный взгляд. Через пару лет он действительно купит большую квартиру, женится, заберет сестер и братьев и разорвет отношения с родителями. Лешка сопьется и сгинет к началу двухтысячных. Несколько человек закончат институты. Кто-то переберется в Москву.

— Вы изменили наши жизни.

— Как?

— Вы много всего рассказывали. У вас были красивые платья. Девчонки всегда ждали, в каком платье вы придете. Нам хотелось жить как вы.

Как я. Когда они хотели жить как я, я жила в одном из трех домов убитого военного городка рядом с поселком леспромхоза. У меня был миксер, фен, пылесос, постельное белье и журналы «Вокруг света». Красивые платья я шила вечерами на подаренной бабушками на свадьбу машинке.

Ключом, открывающим наглухо закрытые двери, могут оказаться фен и красивые платья. Если очень захотеть».

Светлана Комарова

— Повторяю: делать уроки с ребенком не надо. Собирать с ним портфель не надо. Говорить только о школе — не надо. Вы и отношения портите и результат только отрицательный. Вам что, с ним больше поговорить не о чем?

— У ребенка обязательно должно быть личное свободное время, когда он НИЧЕГО не делает: от 2 до 4 часов в день. Тревожные амбициозные родители детей заорганизовывают. Кружки, секции, языки… И получают неврозы и все, что к ним прилагается.

— В отношениях со школой и педагогами вы должны быть на стороне своего ребенка. Берегите детей. Не бойтесь плохих оценок. Бойтесь довести до отвращения к школе и учебе вообще.

— Российские родители ориентированы на оценки. Это еще с советских времен. Например, в моем классе учились два чеха и один поляк. После одной серьезной контрольной на собрании все НАШИ родители спрашивали про оценки, и только чехи и поляки спрашивали что-то вроде: «Как он себя чувствовал? Он волновался?» И это правильно.

— Трудно сказать у кого больше психологических проблем – у отличника или у двоечника.

— Если ваш ребенок не в состоянии делать уроки сам – у этого всегда есть причина. Лень тут не при чем. Такой категории как лень в психологии вообще не существует. Лень всегда раскладывается на отсутствие мотивации и воли.

— Среди причин, по которым ребенок не делает уроки сам, может быть что угодно: повышенное внутричерепное давление, гипертонус, психологические проблемы, СДВГ (синдром дефицита внимания и геперактивность). И вместо того, чтобы тратить свои вечера на совместное сидение над учебниками – лучше попробовать определить эту причину и работать над ее устранением.

— Как часто из-за тревоги по поводу оценок буквально рушатся семьи, крушатся отношения, родители и дети оказываются разъединены, иногда навсегда.

Психика у подростков и без того обострена, а месяцы подготовки к ЕГЭ становятся по-настоящему черными временами для семьи: всех преследуют неврозы и депрессии, они провоцируют истерики, болезни, чуть ли не суициды.

Как избежать всего этого кошмара или хотя бы минимизировать последствия?

Я думаю, сосредоточиться на любви и вечных ценностях.

Подумать о том, что довольно скоро, когда все оценки и экзамены сотрутся из памяти, будет важно только одно — не утратили ли вы близость, доверие, понимание, дружбу со своим ребенком…

Ведь можно получить пятерку и потерять дочь. Сдать ЕГЭ, «поступить сына в институт», но уже не восстановить отношений.

— Лекции о воспитании детей, советы психологов и педагогов по поводу отношений в семье эффективны и имеют смысл исключительно в том случае, если сами родители психологически благополучны или хотя бы стабильны.

— БУДУЧИ НЕСЧАСТНЫМИ людьми, вы никак не сможете так выстроить отношения с ребенком, чтобы он был счастлив. А если счастливы родители, то специально и делать ничего не надо.

— Многие считают, что у них, родителей, все нормально, а проблемы только у их детей. И удивляются, когда в одной семье вырастают два совершенно разных ребенка: один уверенный в себе, успешный, отличник, а другой – закомплексованный неудачник, вечно ноющий или агрессивный. А ведь это значит, что дети по-разному ощущали себя в семье, и кому-то из них не хватило внимания. Кто-то был более чувствительным и больше нуждался в любви, а родители этого не заметили.

— Следить за тем, чтобы ребенок был одет, обут и накормлен – это забота, а не воспитание. К сожалению, многие родители уверены, что заботы достаточно.

— КАК ВЫ ОБЩАЕТЕСЬ с ребенком в его детстве, так он будет обращаться с вами в вашей старости.

— Когда у вас рождается ребенок, вы считаете это чудом, вы счастливы, что стали родителями, делаете все, чтобы ребенку было хорошо, радуетесь общению с ним, восхищаетесь каждой мелочью… Но вот ему исполняется 6 или 7 лет, и между вами и ребенком встает школа. Будто в дом приходит военком и выдергивает дитя из семьи. Хотя, что собственно, происходит такого страшного? Ну, надо ему ходить в школу, получать знания по мере сил, общаться, взрослеть. Зачем же позволять этому естественному процессу разобщать вас? Школа меньше, чем жизнь, и ее надо вывести за рамки ваших отношений с ребенком.

— Школа должна научить не столько математике и литературе, сколько самой жизни. От школы важно получить не столько теоретические знания, сколько практические навыки: умение общаться, строить отношения, отвечать за себя – свои слова и поступки, решать свои проблемы, договариваться, распоряжаться своим временем… Именно эти навыки помогают уверенно чувствовать себя во взрослой жизни и зарабатывать себе на жизнь.

— ЧРЕЗМЕРНЫЕ ПЕРЕЖИВАНИЯ ребенка из-за плохих оценок – это только зеркало реакции взрослых. Если родители спокойно реагируют на двойку или неудачи в спорте, еще на какие-то сбои, если родители улыбаются, говорят: «Мой хороший, не расстраивайся», то и ребенок спокоен, стабилен, обязательно выравнивается в учебе и находит дело, где у него все получается.

— Если в начальной школе ваш ребенок не справляется с программой (тут говорят, уже репетитора наняли в первом классе), если вам приходится подолгу сидеть с ребенком над уроками – проблема не в ребенке, а в школе (гимназии, лицее). Эти заведения работают исключительно на амбициях родителей и заботятся не о детях, а о собственном престиже и стоимости своих услуг. Сложнее – не значит лучше! Ребенок не должен переутомляться, пытаться догнать программу, составленную педагогами, которым непрерывно требуется помощь родителей, репетиторов, интернета и т.д. В первом классе на подготовку домашнего задания должно уходить от 15 до 45 минут. Иначе вы все долго не выдержите.

— НАКАЗЫВАТЬ ДЕТЕЙ МОЖНО и иногда даже необходимо. Но нужно четко разделять ребенка и его поступок. Например, вы заранее договорились, что до вашего прихода с работы он сделает уроки, поест и уберет за собой. И вот вы приходите домой и видите картину: кастрюля с супом стоит нетронутая, учебники явно не открывались, на ковре бумажки какие-то валяются, а дите сидит носом в планшете.

Главное в этот момент не превращаться в фурию, не орать про то, что «у всех дети как дети» и про то какой он бессовестный мучитель, безответственный урод и что из него вырастет ноль без палочки.

Без малейшей агрессии вы подходите к ребенку. Улыбаясь, обнимаете его и говорите: «Я тебя очень люблю, но планшета ты больше не получишь». Можно еще выдать телефон nokia типа фонарик. Безо всякого интернета.

А орать, оскорблять, обижаться и не разговаривать – вот этого не надо. Ребенок наказан отъемом гаджетов.

— ЕСЛИ РЕБЕНКА ПОСТОЯННО ОПЕКАЮТ – он не знает, что такое нести ответственность за свои поступки, остается инфантильным и падким на любую возможность нарушить запрет.

— Когда я работал в школе, то в День знаний говорил, что учиться надо хотя бы потому, что за работу головой платят во много раз больше, чем за физический труд. И что выучившись, вы сможете работать и получать деньги за то, что сами любите делать.

— ВОСПИТЫВАТЬ — НЕ ЗНАЧИТ ОБЪЯСНЯТЬ, как надо жить. Это не работает. Дети развиваются только по аналогии. Что можно, а что нельзя, как надо и как лучше не поступать дети понимают не из слов родителей, а исключительно из их поступков. Проще говоря, если отец говорит, что пить вредно, а сам не просыхает – существует много шансов, что сын станет алкоголиком. Это самый яркий пример, но более тонкие вещи дети улавливают и перенимают не менее чутко.

— Говорить с детьми надо о жизни вообще, а не о том, как НАДО жить. Если же родитель может говорить с ребенком только о проблемах – у него проблема.

— Если ребенок пытается манипулировать взрослыми – у него просто невроз. И надо искать его причину. Здоровые люди не манипулируют – они решают свои проблемы, действуя прямолинейно.

— В разговоре с ребенком (и не только) не критикуйте его, не трогайте его личность, не выходите за рамки анализа его поступков. Говорите не о нем, а о себе. Не «ты – плохой», а «я думаю, ты плохо поступил». Используйте формулировки: «Мне не нравится когда ты…», «Мне бы хотелось, чтобы…»

Поменьше критики, побольше конструктива и позитива.

— Ребенок должен ощущать, что родители – это добрые, но сильные люди. Которые могут его защитить, могут ему в чем-то отказать, но всегда действуют в его интересах и, главное, очень его любят.

Михаил Лабковский

КУЛЬТ ДЕТЕЙ В НАШИ ДНИ

Дети — это святое. Все лучшее детям. Пусть хоть дети поживут. Цветы жизни. Радость в доме. Сынок, не беспокойся, папа для тебя все сделает…

Что-то меня вот эта песня страшно утомила. И как родителя, и как бывшего ребенка, и как будущего деда. Может, хватит уже любить детей? Может, пора уже с ними как-нибудь по-человечески?

Лично я не хотел бы появиться на свет в наше время. Слишком много любви. Как только ты обретаешь дату рождения, ты тут же становишься куклой. Мама, папа, бабушки, дедушки тут же начинают отрабатывать на тебе свои инстинкты и комплексы. Тебя кормят в три горла. Тебе вызывают детского массажиста. Тебя для всеобщего умиления одевают в джинсы и курточки, хотя ты еще даже сидеть не научился. А если ты девочка, то уже на втором году жизни тебе прокалывают уши, чтобы вешать золотые сережки, которые во что бы то ни стало хочет подарить любящая тетя Даша.

К третьему дню рождения все игрушки уже не помещаются в детскую комнату, а к шестому — в сарай. Изо дня в день тебя сначала возят, а потом водят по магазинам детской одежды, по пути заруливая в рестораны и залы игровых автоматов. Особо одаренные по части любви мамы и бабушки спят с тобой в одной постели лет до десяти. А, да, чуть не забыл! Планшетник! У ребенка обязательно должен быть планшетник. А желательно еще и айфон. Прямо лет с трех. Потому что он есть у Сережи, ему мама купила, а она ведь вроде не так уж много зарабатывает, гораздо меньше нас. И даже у Тани есть из соседней группы, хотя она вообще с бабушкой живет.

Перед школой обычно заканчивается «кукольный период», и тут же начинается «исправительно-трудовой». Любящие родители наконец осознают, что они наделали чего-то не того. У дитяти лишний вес, скверный характер и синдром дефицита внимания. Все это дает повод для перехода на новый уровень увлекательной игры в родительскую любовь. Этот уровень называется так: «найди специалиста». Теперь с тем же энтузиазмом тебя таскают по диетологам, педагогам, психоневрологам, просто неврологам и просто психологам. Родня бешено ищет какое-нибудь чудо, которое позволит добиться волшебных оздоравливающих результатов, не меняя при этом собственного подхода к воспитанию дитяти. На эти эзотерические, по сути, практики тратится куча денег, нервов и море времени. Результат — ноль целых, чуть-чуть десятых.

Еще для этого периода характерна отчаянная попытка применить к ребенку нормы железной дисциплины и трудовой этики. Вместо того, чтобы искренне увлечь маленького человечка каким-нибудь интересом, вместо того, чтобы дать ему больше свободы и ответственности, родственники выстраиваются в очередь с ремнем и криком. В результате ребенок учится жить из-под палки, теряя способность хоть чем-то интересоваться.

Когда же бесполезность потраченных усилий становится очевидной, начинается этап надломленной родительской пассионарности. Тут почти все любящие родители вдруг резко начинают своих детей ненавидеть: «Мы для тебя, а ты!» Разница лишь в том, что у одних эта ненависть выражается в полной капитуляции с дальнейшим направлением отрока в образовательное учреждение закрытого типа (суворовское училище, элитную британскую школу), а другие врубают в своей голове пластинку с надписью «Ты мой крест!»

Смирившись с тем, что ничего путного из человека не вышло, родители с тымойкрестом на шее продолжают добивать в своем уже почти взрослом ребенке личность. Отмазывают от армии, устраивают на платное отделение в вуз, дают деньги на взятки преподавателям и просто текущие расходы, покупают квартиру, машину. Если от природы тымойкрест не слишком талантлив, то эта стратегия даже приносит какие-то более-менее съедобные плоды — вырастает психически искалеченный, но вполне добропорядочный гражданин. Вот только гораздо чаще за раны, нанесенные избыточной родительской любовью, дети расплачиваются совсем иначе — здоровьем, жизнями, душами.

Культ детей возник в нашей цивилизации не так давно — всего каких-то 50-60 лет назад. И во многом это такое же искусственное явление, как ежегодно выпрыгивающий из маркетинговой табакерки кока-кольный Санта-Клаус. Дети — мощнейший инструмент для раскрутки гонки потребления. Каждый квадратный сантиметр детского тела, не говоря уже о кубомиллиметрах души, давно поделен между производителями товаров и услуг. Заставить человека любить самого себя такой маниакальной любовью — это все-таки довольно сложная морально-этическая задача. А любовь к ребенку заводится с полоборота. Дальше — только счетчик включай.

Конечно, это вовсе не означает, что раньше детей не любили. Еще как любили. Просто раньше не было детоцентричной семьи. Взрослые не играли в бесплатных аниматоров, они жили своей естественной жизнью и по мере взросления вовлекали в эту жизнь свое потомство. Дети были любимы, но они с первых проблесков сознания понимали, что являются лишь частицей большого универсума под названием «наша семья». Что есть старшие, которых надо уважать, есть младшие, о которых надо заботиться, есть наше дело, в которое надо вливаться, есть наша вера, которой надо придерживаться.

Сегодня же рынок навязывает обществу рецепт семьи, построенной вокруг ребенка. Это заведомо проигрышная стратегия, существующая лишь для того, чтобы выкачивать деньги из домохозяйств. Рынок не хочет, чтобы семья строилась правильно, потому что тогда она будет удовлетворять большинство своих потребностей сама, внутри себя. А несчастная семья любит отдавать решение своих проблем на аутсорсинг. И эта привычка уже давно стала фундаментом для целых отраслей на миллиарды долларов. Идеальный с точки зрения рынка отец — это не тот, кто проведет с ребенком выходные, сходит в парк, покатается на велосипеде. Идеальный отец — это который будет в эти выходные работать сверхурочно, чтобы заработать на двухчасовой визит в аквапарк.

И знаете что? А давайте-ка заменим в этой колонке глагол «любить» на какой-нибудь другой. Игнорировать, плевать, быть равнодушным. Потому что, конечно, такая родительская любовь лишь одна из форм эгоизма. Бешеная мать, трудоголик-отец — все это не более чем игра инстинктов. Что бы мы там ни наговорили себе про родительский долг и жертвенность, такое отцовство-материнство — это грубое наслаждение, что-то типа любовных утех, одна сплошная биология.

Есть такая прекрасная индийская поговорка: «Ребенок — гость в твоем доме: накорми, воспитай и отпусти». Накормить и дурак сможет, воспитать — это уже сложнее, а вот уметь ребенка с первых минут его жизни потихоньку от себя отпускать — это и есть любовь.

Дмитрий Соколов-Митрич

В палате для безнадежно больных, умирающих раковых пациентов, лежали двое: женщина сорока пяти лет и девочка четырех, а может, пяти лет. У девочки был рак мозга, запущенная четвертая стадия. Девочка была сирота и недавно привезена из детского дома в лечебницу. Когда в детском доме поняли, что больше не могут слышать ее стоны, крики, и приступы болезни стали повторяться с пугающей скоростью, было принято решение отвезти девочку в эту недорогую лечебницу, где обычно и собирают всех безнадежно больных, уже умирающих и просто бедных, никому из родственников не нужных людей. Девочке оставалось жить в общей сложности где-то неделю — семь дней, когда в ее, отделенную ото всех, палату, положили еще одну пациентку, женщину сорока пяти лет с раком легкого, перешедшим уже во вторичный рак кости, с прогрессирующим метастазированием. У этой женщины тоже никого не было из родных и близких. Ну, как не было…

Когда она была молода, у нее был жених, но когда она забеременела, жених отреагировал крайне отрицательно, сказав, что сейчас самое время делать карьеру, а не детей, и настоял на аборте, во время которого были повреждены детородные органы женщины, и она осталась бесплодной на всю свою дальнейшую жизнь. Жених спустя какое-то время «рассосался», как хирургический рубец, также мучительно, болезненно и не бесследно. Мать этой женщины умерла, отца она никогда не знала, да и не хотела знать, так вот и жила с тех пор — одинокая и раненая душой, постепенно стала ненавидеть всех замужних и беременных женщин, потом стала ненавидеть всех детей, потом, вообще, всех. Курила много и страшно. И вот она, безнадежно больной пациент, находится в клинике для «умирающих». Скоро ее никчемная жизнь наконец-то закончится, но почему ее обязательно надо было класть в одну палату с этим вечно стонущим, кричащим, зовущим маму без конца, ребенком?! Женщина не понимала. Девочка ее очень сильно раздражала, злила, в сердце женщины давно не жило уже сочувствие к чьему-либо горю и боли, только собственные боль и обида на жизнь и жили в ее душе.

На второй день их совместного проживания в палате стоны девочки становились все нестерпимее и нестерпимее для женщины, а ее плач по маме, такой любимой и желанной, и вовсе рвал сердце и раны женщины до крови и в клочья.

«Нет, я больше не могу это терпеть, — сквозь зубы бормотала женщина, — когда же эта несносная девочка умрет? Мне тошно от своих болей и приступов, а тут она и день и ночь ноет, стонет, зовет маму… Перевести меня из этой палаты никто не переведет, я же из «скоро умирающих» пациентов. Эта маленькая девочка не приходит в сознание, и совсем меня достала… Не могу так больше, не могу. Слышь, Господь, может, хватит издеваться надо мной? Ты мне даже умереть спокойно не даешь, но я покажу тебе, я покажу! Со мной шутки твои не пройдут!» — так скрежетала женщина, потом у нее начался приступ, и она потеряла сознание от боли.

Ночью, на третьи сутки, когда женщина пришла в себя, она решила отключить тот аппарат, что поддерживал еще видимость жизни в девочке, и тем самым, избавить и себя, и эту несчастную от совместных страданий. Женщина подошла к кроватке девочки. Та тихо стонала. Казалось, что стон стал как воздух для этой малышки.

Чтобы отключить аппарат, поддерживающий жизнь в ребенке, женщине надо было наклониться над девочкой, и у самой шейной артерии, рядом, вытащить клапан. Когда женщина наклонилась и взяла пальцами нужный ей клапан, девочка впервые за все эти дни замолчала, затихла, потом радостно открыла свои глаза и сказала: «Мама. Мама, ты пришла, наконец». Обняла дрожавшую над собой женщину и заснула тихо, безмятежно, ни разу не застонав.

Женщина застыла на месте. Все еще держа злополучный клапан в руке. Ей было очень неудобно стоять в такой позе над обнявшей ее за шею девочкой, но она стояла. Долго стояла. Ноги затекли, и руки тоже. Она плакала, тихо плакала, чтобы не разбудить девочку. Девочка рук своих не разнимала. Казалось, она никогда вообще их не разнимет. Спустя некоторое время женщина нашла возможность аккуратно прилечь рядом с ребенком среди всех этих трубок и катетеров. Потом и она заснула.

Проснулась женщина от непривычного для нее чувства пристального внимания. И правда — на кровати сидела девочка, вся в трубках, нечесаная, со смешными всклокоченными волосиками, и пристально, почти не мигая, смотрела на женщину. Когда женщина проснулась, девочка серьезным голосом спросила:

— Мама, ты где так долго пропадала? Я уже заждалась тебя здесь!

Что поделать, а отвечать-то надо как-то. И женщина сказала:

— Дочь, твоя мама много работает. Я только вчера из командировки. Может, прекратишь меня отчитывать и обнимешь?

Тут же вся серьезность девочки пропала без следа, она улыбнулась всем своим ртом с молочными неровными зубами, и бросилась маме на шею.

— Я знала, что ты придешь за мной! Я знала! Я одна тебя ждала! Все говорили, что у меня нет мамы, нет тебя, ты представляешь? Но я им не верила.

Пока девочка шептала слова и прижималась к груди женщины, последняя горестно думала о том, что болезнь рядом, притаилась, и ждет своего часа, только на краткий миг дав девочке счастье обрести мать, пусть и не настоящую, и такую же безнадежно больную и измученную.

«Боже, что за новую уловку ты придумал мне на прощание?! К чему этот сарказм, а?» — думала женщина. Но одной, свободной рукой, она безостановочно и нежно поглаживала пушистые взъерошенные волосики на голове девчушки.

На минуту девочка замолкла — начинался приступ головной боли. Яростный и мучительный. Малышка никаким видом не показывала, что у нее что-либо болит, но женщина-то знала. Она сказала девочке:

— Доченька, ты давай, тихонечко приляг со мною рядом, и я тебя вот так обниму, и мы будем лежать вместе, хорошо? Давай отдохнем!

— Да, мам, давай, только я глаза закрывать не буду, такая ты у меня красавица!

Малышка легла на бочок так, чтобы все время видеть маму, смотрела, стараясь пореже мигать, и улыбалась, стараясь не показать, что у нее болит и разрывается изнутри голова. Это можно было понять только по сильно сжатым челюстям малышки: неровные молочные зубки крепко стиснули «воротца» рта, и не позволяли ни единому стону вырваться наружу. Так и заснула девочка, с сомкнутыми челюстями, все время улыбаясь. Ночью начался кризис. Врачи пришли, развели руками, помахали сочувственно головами над телом девочки, сказав, что конец близок, и они ничего не могут сделать. Им очень жаль.

Девочка металась в бреду, не приходя в сознание. Женщина все время сидела рядом, не выпуская из своей руки ручонку малышки. Все собственные приступы и боли женщины отошли куда-то на далекий план, а она не чувствовала их совсем. Вся ее жизнь, все ее оставшиеся еще в теле чувства сейчас были отданы девочке, и принадлежали уже не самой женщине, но малышке, что металась в бреду. Женщина запоминала каждую черточку тела своей долгожданной дочери. «Боже, какая она у меня хорошенькая, — думала женщина, — какая смешная и сильная в то же время. Маленькая, правда, но разве это беда». Женщина попыталась помолиться, но ни одной молитвы не помнил ее мозг. Зачем ей были нужны молитвы, когда не было в ее жизни смысла? Раньше. Но теперь. Ах, как все не вовремя, невпопад. Тогда женщина снова заговорила с Богом на том языке, что знала. Теми словами, что употребляла и раньше в беседах и обидах на него, но только теперь что-то изменилось. Не было упреков и обид, не было угроз и проклятий в словах женщины, но были выстраданная мудрость, чистота смирения и … росточек могучей любви:

— Бог, я много раз говорила тебе плохие, обидные слова. Если можешь, прости. Я ненавидела жизнь и себя, прости. Я не умела и не хотела любить — прости. Ничего не прошу для себя, и нет в моем сердце жалости к себе, что так долго отравляла жизнь мою. Хочу только сказать: что бы ты ни решил, пусть будет так, как тебе надо. Если можно, то забери боль доченьки моей, и позволь мне разделить ее боль со своей, ибо ничего страшнее нет на земле человеческой, чем матери видеть муки детей ее. Спасибо, Бог, что выслушал, я знаю это.

На следующее утро девочка затихла совсем. Не металась, не стонала, не двигалась. Женщина поняла, что ребенок умер, но снова не родилось в сердце женщины обиды на Бога, ибо теперь она была истинной матерью, и хотела только одного: чтобы ее дитя не знало мучений, будь то на земле или еще где-либо. Тихо смотрела она на лицо девочки своей, такое чистое и спокойное. И улыбалась.

Девочка открыла глаза и сказала:

— Мама, ты можешь найти мне рисовальный альбом и цветные карандаши? — вид у нее был очень серьезный, бровки нахмурены, в глазах — мысль.

«Мой ребенок жив, — подумала женщина, — жива моя девочка». Радость, что прилила к ее сердцу, была такой силы и мощи, что, казалось, ее сейчас разорвет на месте от счастья, и это несмотря на то, что женщина не спала несколько суток подряд, перенервничала. Ну, о том, что она сама из умирающих раковых больных, женщина просто забыла. До болезни ли ей сейчас, когда ее малышка так настойчиво требует себе рисовальный альбом и карандаши…?

— Солнышко, ты как себя чувствуешь? — ласково и необыкновенно нежно спросила она.

— Мамочка, как никогда хорошо, а теперь, когда ты вернулась из командировки, вообще, только и делаю, что чувствую себя хорошо, но вчера мне снился сон: прилетело два черных дракона ко мне, и хотели сжечь мою кроватку. Я сказала одному из них, что у меня есть мама, и показала кулак. Даже два кулака! — девочка крепко сжала кулачки и выставила их яростно вперед, — вот так именно ему я и показала! Тот дракон, что изрыгал на меня огонь, испугался и сказал, что ему здесь больше делать нечего.

Женщина попросила медсестру купить все то, что просила ее дочка.

— Вот он мой дракон, что все время жарил меня в своем огне, пока ты не вернулась из командировки. Он очень черный и грязный, у меня даже карандаш закончился, пока я зарисовывала его. Вот второй дракон: он серый и рыхлый, этот дракон летал над твоей кроваткой, мама!

Прошла неделя, прошла вторая, врачи взялись делать томографию и рентгеновские снимки с обоих пациентов, что все еще жили, вопреки установленным врачами срокам и графикам. Снимки показали, что опухоли мозга, метастазы в костях и наросты на легочной ткани рассасываются с невероятной скоростью! Непонятный процесс… Чудо! Может быть?!

Однажды у иркутянина, бывшего полковника Петра Ивановича, повысилось давление, и он вызвал скорую. И в квартиру одинокого старика-инвалида вошел парень в зеленом медицинском костюме — 22-летний фельдшер Володя Урусов.

Увиденное в жилище одинокого старика так потрясло его, что он решил непременно вернуться и помочь. Пришел буквально на следующий день, в свой выходной, взяв с собой на подмогу двух девушек.

Петр Иванович когда-то попал в аварию и отказался от операции на тазобедренных суставах. С тех пор прошло много лет, кости срослись неправильно, и пожилому инвалиду больно ходить даже на костылях. Пенсионер почти не передвигается по дому, даже мусор некому вынести — он так и копится в квартире. Есть у деда двое сыновей: старший живет в Москве, он военный, но отец никогда не рассказывает ему о своих болячках, бережет покой сына, потому что дед в прошлом и сам бывший военный, полковник, привык терпеть трудности. А младший сын — инвалид, бывает редко. Заходит иногда соседка снизу, но и у нее нет желания разгребать грязь в чужой квартире. Так изо дня в день старик остается один на один со своими проблемами. — В доме был полный разгром!

Мы с девушками для начала решили убрать разбухшие от мочи плиты (ДВП), которыми был покрыт пол. Плиты были изъедены пятнами грязи, издававшими такое зловоние, что было трудно дышать. Мы отодрали их и вынесли на помойку, отмыли от грязи показавшиеся под ними деревянные полы, которые оказались вполне еще пригодными, — рассказывает фельдшер Володя. — Открыли все окна. Проветрили квартиру, и сразу стало легче дышать! Девушки взялись за уборку на кухне. Все столы, тумбочки, раковина и даже холодильник были заставлены грязной посудой, покрытой многолетним толстым слоем жира.

Посуда никак не отмывалась, даже фейри ее не брало! Пришлось пока замочить гору посуды в ванной. Мыли ее целых два дня! Но отмыли дочиста! Потом надо было как-то избавиться от тараканов: этих тварей в квартире деда было такое количество, что это не поддается описанию. Девчонки взяли в руки коробку из-под шахмат, открыли —из нее гроздьями посыпались тараканы, она вся кишела насекомыми. Девчонки с визгом потащили коробку в ванную, мы вместе обдали ее кипятком. Тараканов уничтожали специальными гелями, везде поставили ловушки для вредных насекомых, их много погибло за два дня, но и осталось еще немало. Такого количества этих насекомых я никогда в жизни не видел!

Володя вспоминает прошедшие выходные, и ему самому удивительно: как это они столько успели сделать всего за два дня? Девушки взялись за окна. Чисто вымыли серые, тусклые, закопченные стекла, и постепенно в комнате стало гораздо светлее. Потом постирали тюлевые занавески, погладили, повесили чистые шторы. Стирка шла непрерывно двое суток. Разобрали постель, сопревшую под лежачим человеком, выбросили на помойку истлевшие простыни и старую подушку, матрас просушили. Постелили новый комплект белья, который пожертвовали люди, увидевшие объявление в Интернете, и новое одеяло с чистенькой подушкой — тоже подарили добрые иркутяне, прочитав объявление «ВКонтакте».

Потрясенному дедушке вручили новую инвалидную коляску, которую он ждал от государства много лет, да так бы и не дождался, пока ее не принесли неравнодушные «горячие сердца». Все ненужные вещи и горы скопившегося мусора надо было срочно выбросить на помойку, так как их облюбовали для жительства тараканы.

Ребята без устали таскали во двор разный хлам, копившийся годами. Книги и документы привели в идеальный порядок и аккуратно разложили по полкам. Взялись за холодильник — он был совершенно пустой и грязный. Вымыли, загрузили в него продукты, пожертвованные людьми. Двое суток неутомимые волонтеры перестирывали белье, рубашки, брюки старика. Предложили его самого вымыть, он наотрез отказался: — Мне стыдно, я же все-таки полковник, — еле сдерживая слезы, сказал Петр Иванович. Когда трое из «Армии горячих сердец» пришли на следующее утро, их встретил сияющий старик.

Он с радостью и удивлением сообщил: — Утром просыпаюсь на чистой подушке, в чистом белье — ничего не могу понять: где я? Потом чувствую: а у меня-то ничего не болит! Я сначала думал: ну все, это конец, значит, я умер. Потом пошевелил руками, ногами, смотрю — нет, вроде живой. Смерил давление — в норме, сердце бьется как часы. И знаете, я вот что понял: у человека надо не тело лечить, а душу. А эта собачья грязь, как старая накипь, сама отпадет!

Володя Урусов в Иркутске всего-то полтора месяца, работать устроился на скорую — он по образованию фельдшер, в этом году окончил кяхтинское медучилище. Там работает психологом выпускница этого учебного заведения Марина Александровна Манцуровская. Она-то и придумала организацию «Аргос», которая расшифровывается как «Армия горячих сердец». Кому еще, как не будущим фельдшерам и медсестрам, учиться помогать людям? И не в виртуальном пространстве соцсетей, а вот так — выслушивая стариковские жалобы, вынося мусор, отмывая грязные полы?

Ведь профессия медика — это сплошное самопожертвование. И если ты не готов к этому, то лучше в медики не ходить! — Мы в Кяхте помогали одиноким старикам, после учебы в колледже шли по магазинам, покупали им продукты, ухаживали за обездоленными и брошенными. В школах проводили круглые столы, рассказывали детям о вреде курения и пьянства, объясняли, чем опасна наркомания — вспоминает о своем участии в «Аргосе» Володя. В Иркутск он приехал к любимой девушке и сразу устроился на работу по специальности. А вспомнил об «Аргосе» тогда, когда увидел на одном из выездов обреченного на одинокую старость Петра Ивановича.

Интересно, что парень из Бурятии разбудил наш город не каким-то видео или селфи, а просьбой о сочувствии к старикам. Видимо, в обществе назрела потребность не любоваться своими успехами и достижениями, что так любят молодые и не очень, а помогать кому-то, сочувствовать и сопереживать. — Первой пришла к нам Наталья Брюханова и принесла моющие средства, перчатки, ведро, — говорит Володя. — Потом пришла школьница Инга Черемных, она подарила то самое инвалидное кресло. Потом с продуктами питания, памперсами, лекарствами, постельным бельем пришли Анастасия Крапивина и Анастасия Карпова, семейная пара Елена и Павел Сазоновы (иркутские тележурналисты), потом Ия Ульянова…

Все хотели хоть чем-то помочь одинокому дедушке! Сейчас Володя сутками работает на скорой, одновременно продолжает учиться, чтобы получить медицинский сертификат фельдшера, и продолжает помогать старикам. Когда я позвонила ему, он ответил: — Я сейчас мою полы у бабушки, ей 86. Нет-нет, помогать не надо, мне не трудно, через два часа, я думаю, управлюсь… Если хотите помочь, можно помочь вещами и продуктами, а можно — работой, личным трудом.